Мы в сoцсeтяx:
Индикaтoры иллюзий. Нa чтo укaзывaют aльтeрнaтивныe индeксы // Кoммeрсaнтъ03.01.2018. Истoчник:
КoммeрсaнтъВeсь гoд экoнoмичeскиe издaния извeщaли читaтeлeй o мaлeйшиx измeнeнияx индeксoв — фoндoвыx, прoмышлeнныx, пoтрeбитeльскиx цeн, дoвeрия и мнoгиx другиx. Нo eсть и другиe индeксы, o кoтoрыx вспoминaют рeдкo — пoд Нoвый гoд дa нa 1 aпрeля. Мeжду тeм нeкoтoрыe из ниx мoгут нe тoлькo рaзвлeчь, нo и дaть пoлeзную инфoрмaцию.

Экoнoмичeскиe индeксы дaвнo стaли нeзaмeнимыми инструмeнтaми экoнoмистoв, пoлитикoв, бизнeсмeнoв и инвeстoрoв. Oни пoмoгaют зaмeрить тo, чтo и зaмeтить-тo пoчти нeвoзмoжнo,— нeoсязaeмыe кoнцeпции, тaкиe кaк, нaпримeр, срeдний дoxoд или урoвeнь цeн нa биржe. Сeйчaс в этo труднo поверить, но их создателям в свое время приходилось убеждать окружающих не только в том, что это возможно, но и в том, что это хоть кому-нибудь нужно.

Индексы, впрочем, множились. Какие-то, как фондовый Dow Jones, появились еще в XIX столетии, другие — в XX веке, но и в новом тысячелетии творчество не затихает. Многие из них десятилетиями пользуются уважением, подвергаясь критике лишь в работах особо въедливых экономистов. Но всегда были и такие, о которых говорили, что к науке, по крайней мере экономической, они отношения не имеют.

Около ста лет назад люди задавались вопросами, как, да и зачем вообще измерять изменение цен, национального дохода или длины женских юбок. Позднее сомневались, стоит ли замерять счастье народов, доверие биржевиков, динамику покойников или длину женских юбок. Последний вопрос обсуждается до сих пор.

Цифры ниже пояса

За семь лет, с 1919-го по 1926-й, в США появилось сразу три бессмертных индекса: Consumer price index (CPI), S&P-90 и Hemline index. Индексы потребительских цен, как и их фондовые собратья, есть сейчас во многих странах мира, а вот The Hemline index (индекс подола, он же индекс длины юбок) статистическими ведомствами всерьез не рассматривается.

Тем не менее изобрел его не кто-нибудь, а весьма солидный, хотя на тот момент еще и очень молодой, экономист Джордж Тейлор, будущий профессор The Wharton School of the University of Pennsylvania. Возможно, он не так знаменит, как другой профессор Уортона нобелевский лауреат Саймон Кузнец, участвовавший в 1930-х годах в запуске Министерством торговли США индекса ВНП. И все же Джордж Тейлор был одним из создателей современной американской системы трудовых отношений, советником нескольких президентов, а в 1995-м был включен в зал славы Министерства труда США.

Так вот, он отметил, что между длиной женских юбок и состоянием экономики, в том числе и фондового рынка, просматривается связь. В периоды спада подол движется к земле, а когда наступает подъем, юбки укорачиваются.

Предполагалось, что в зажиточные времена люди чувствуют себя раскованнее, к тому же женщины могут позволить себе чулки получше. И последующие события вроде бы в целом не противоречили этим наблюдениям.

До конца 1920-х юбки становились все короче, а акции и экономика росли, но наступила Великая депрессия, и динамика юбок сменилась на обратную. В 1950–1960-е годы, в эпоху бикини, мини и бычьего рынка, некоторые биржевики и в самом деле стали пристальнее посматривать на подолы платьев. Вспомнили о забавном индексе и газеты, но в мейнстрим The Hemline index так и не попал. Теория выглядела очень уж несерьезной, а серьезные экономисты должны измерять серьезные показатели.

В посвященном ей исследовании 2010 года авторы на всякий случай даже поместили слово «теория» в кавычки. Само же исследование Марголяйн ван Баардвийк и Филипа Ханса Франсеса из Econometric Institute Erasmus School of Economics называлось «The hemline and the economy: is there any match?» («Подол и экономика: есть ли совпадения?»).

И все же с годами представления о приличном меняются. Исследователи устроили тщательную проверку: собрали ежемесячные данные о длине юбок для периода 1921–2009 годов и наложили на хронологию экономического цикла по NBER.

И вдруг выяснилось, что все это не бред и не городская легенда (так именовали индекс длины юбок сами авторы исследования): подол таки реагирует на состояние экономики. Правда, с лагом примерно в три года. Предсказать по нему будущую динамику ВВП оказалось, впрочем, невозможно (авторы, раз уж такие дела, на всякий случай проверили и это).

Альтернативно одаренные

Нестандартных индексов вообще немало — куда больше, чем вопросов, на которые они предположительно должны отвечать. Скажем, положение дел в экономике должны были бы предсказывать такие показатели, как индекс невостребованных покойников, губной помады, мужских трусов, проституции, билетов в кино, подгузников и многого другого.

Это и в самом деле очень неполный перечень подобных индексов. Но все они исходят из предположения, что во времена рецессии люди делают что-то чаще, а что-то реже, чем во время экономического подъема. Например, чаще покупают билеты в кино и косметику, но реже — нижнее белье и подгузники. Тем не менее у всех таких подходов тот же недостаток, что и у The Hemline index.

Когда жизнь оказывается настолько плохой, что люди уже вовсю экономят, то о том, что наступила рецессия, на самом деле всем известно и без альтернативных индексов — об этом уже и так говорят из каждого утюга. И порой бывает так, что в стране уже идет подъем, который много позднее зафиксирует официальная статистика, а люди все экономят и экономят на носках. Отсюда и многолетний лаг у того же индекса длины юбок.

Но некоторые необычные индексы все же позволяют выявлять не столь очевидные вещи.

Один из самых известных альтернативных индексов в мире — The Big Mac index. Он знаменит почти как гамбургер, давший ему название.

Изобретенный в 1986 году журналом The Economist, он представляет собой цены на бигмак в разных странах, пересчитанные по курсу в доллар (или в какую-либо иную валюту). В тех странах, где гамбургер стоил дороже, чем в США, курсы валют следовало считать завышенными к доллару, а там, где он был дешевле,— заниженными.

А то, что в потребительской корзине, взятой для сравнения покупательной способности валют, оказался лишь один бигмак, обосновывалось тем, что тот и сам своего рода корзина. При его изготовлении в разных странах строго соблюдается одна и та же технология, при этом используется один и тот же набор из местных продуктов, энергии, труда и прочего.

Поначалу сам журнал расценивал это как шутливую иллюстрацию к теории паритета покупательной способности. Однако индекс существует уже десятилетия и удостоился серьезных исследований, включая, разумеется, и критику научной обоснованности такого подхода. И сейчас The Economist рассчитывает не только классический вариант индекса, но и вариант для критиков, учитывающий ВВП на душу населения.



Как бы то ни было, если судить по классической версии индекса, Россия сейчас входит в число стран с одной из самых недооцененных валют в мире. Бигмак у нас, по расчетам The Economist, стоит $2,28 против $5,3 в США и $6,74 в Швейцарии. Если бы курсы валют и в самом деле определялись по паритету гамбургеров, доллар стоил бы сейчас около 25 руб.

Отделение цен от котлет

Есть и другие индексы, схожие (чаще всего на первый взгляд) с The Big Mac index. Например, индекс пива, позволяющий узнать, сколько часов люди с минимальной зарплатой должны в разных странах работать, чтобы наполнить кружку. Многие такие индексы, как и тот, что был создан The Economist, изначально создавались как шутка или реклама. И большинство из них ничем большим так и не станет.

В России рассчитывают индексы оливье и селедки под шубой, на Украине — борща, а в Грузии — хачапури. Для чего, кроме развлечения, они могли бы пригодиться? Даже те, кто не верит официальным данным по инфляции, едва ли получат более достоверную информацию из салатных индексов.

Хотя, возможно, кого-то и обрадует, что, по расчетам Росстата, они выросли меньше, чем индекс потребительских цен. Вернее, подорожал только оливье — на 0,84%, а сельдь под шубой подешевела на 1,52%. Вероятно, это означает, что жизнь становится лучше и определенно веселее.

Пожалуй, совсем неплохо, что сравнивать российский и украинский борщ или, допустим, хачапури в разных странах официальные статистики пока не пытаются. Хотя, вообще говоря, многие индексы помогают измерить нечто такое, что когда-то давно считалось не подлежащим точному измерению,— оптимизм, доверие, да ту же инфляцию, наконец. Но кое-какие замеры и ранжирования могут показаться странными и сейчас.

Конечно, дико датировать начало и конец рецессии по числу невостребованных родственниками покойников, но их хотя бы можно посчитать. Бывает ведь и хуже.

Вот, например, счастье. Рассуждения о том, что традиционные эконометрические подходы не способны измерить самые важные для человека вещи, не слишком новы. Но счастье — что это такое, как его измеришь? Какие поправочные коэффициенты надо будет, например, вводить на эндорфины, морфины и пропаганду?

Непростое человеческое счастье

И все же в мире, где давным-давно существуют индексы потребительского доверия, делового климата и других, на первый взгляд, трудно формализуемых материй, счастье, конечно, не оцифровать не могли. В New Economics Foundation еще в 2006 году решили, что способ выявить и измерить его есть, и представили The Happy Planet Index. Они сравнивают продолжительность жизни, экологическую обстановку, здоровье, самоощущение и благополучие людей в разных странах.

При этом создатели индекса уточняют, что занимаются не то чтобы точным измерением того, какой именно народ живет лучше. Их методика должна показывать, насколько каждая страна, исходя из своих возможностей и нагрузки на окружающую среду, способна обеспечить долгую, счастливую и устойчивую жизнь своих граждан. Это и запутывает, и упрощает ситуацию. И в любом случае получается, что счастье из названия The Happy Planet Index — это просто соответствие методике индекса.

Но результаты последнего, вышедшего в 2016 году, исследования даже с такой оговоркой все равно вызовут оторопь у неподготовленного наблюдателя. Так, уже в третий раз первое место в мире по счастью занимает Коста-Рика. Остальные места в топ-5 таковы: Мексика, Колумбия, Вануату и Вьетнам. А США, например, занимают 108-е место, Россия — 116-е.

Объясняя такой результат, составители индекса пишут, что Коста-Рика — мировой лидер по защите окружающей среды, костариканцы живут дольше, чем американцы, а уж воздействие на окружающую среду здесь просто несравнимо с США. Для индекса это важно, а вот делает ли это людей счастливыми — вопрос.

Если, например, закрыть все заводы и нефтяные скважины в США, а автомобили отогнать в Канаду, то страна, пожалуй, обойдет по индексу счастья если не Коста-Рику, то уж Вануату наверняка. И можно уже сейчас попытаться представить себя, как счастливы будут тогда американцы.

Возможно, мы и в самом деле не знаем чего-то очень важного про самоощущение, например, колумбийцев, но с гражданами постсоветских стран все знакомы не понаслышке. И вот как выглядит рейтинг счастья для стран бывшего СССР и социалистического лагеря.



Лидером стала Албания — судя по индексу, одна из счастливейших стран мира (ее соседи в мировом рейтинге — Норвегия и Уругвай, занявшие 12-е и 14-е места). Это, допустим, сомнений не вызывает еще со времен Энвера Ходжи. Но другие вопросы остаются. Вот зачем граждане Таджикистана, Киргизии или Узбекистана едут в несчастную заснеженную Россию? И что так гнетет латвийцев? Сложная все-таки это пока материя для индексирования — простое человеческое счастье.

Глеб Баранов